Каменный цветок (продолжение)

Сидит — молчит, глядит на то место, где Хозяйка, и будто ничего не видит. Она тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом и спрашивает: 

— Ну, что, Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша? 

— Не вышла,— отвечает. 

— А ты не вешай голову-то! Другое попытай. Камень тебе будет, по твоим мыслям. 

— Нет,— отвечает,— не могу больше. Измаялся весь, не выходит. Покажи каменный цветок. 

— Показать-то,— говорит,— просто, да потом жалеть будешь. 

— Не отпустишь из горы? 

— Зачем не отпущу! Дорога открыта, да только ко мне же ворочаются. 

— Покажи, сделай милость! Она еще его уговаривала: 

- Может, еще попытаешь сам добиться! — Про Прокопьича тоже помянула: — Он-де тебя пожалел, теперь твой черед его пожалеть.— Про невесту напомнила: — Души в тебе девка не чает, а ты на сторону глядишь. 

— Знаю я,— кричит Данилушко,— а только без цветка мне жизни нет. Покажи! 

— Когда так,— говорит,— пойдем, Данило-мастер, в мой сад. 

Сказала и поднялась. Тут и зашумело что-то, как осыпь земляная. Глядит Данилушко, а стен никаких нет. Деревья стоят высоченные, только не такие, как в наших лесах, а каменные. Которые мраморные, которые из змеевика-камня... Ну, всякие... Только живые, с сучьями, с листочками. От ветру-то покачиваются и шум дают, как галечками кто подбрасывает. Понизу трава, тоже каменная. Лазоревая, красная... разная... Солнышка не видно, а светло, как перед закатом. Промеж деревьев змейки золотенькие трепыхаются, как пляшут. От них и свет идет. 

И вот подвела та девица Данилушку к большой полянке. Земля тут как простая глина, а по ней кусты черные, как бархат. На этих кустах большие зеленые колокольцы малахитовы, и в каждом сурьмяная звездочка. Огневые пчелки над теми цветками сверкают, а звездочки тонехонько позванивают, ровно поют. 

— Ну, Данило-мастер, поглядел? — спрашивает Хозяйка. 

— Не найдешь,— отвечает Данилушко,— камня, чтобы так-то сделать. 

— Кабы ты сам придумал, дала бы тебе такой камень, а теперь не могу.— Сказала и рукой махнула. Опять зашумело, и Данилушко на том же камне, в ямине-то этой оказался. Ветер так и свистит. Ну, известно, осень. 

Пришел Данилушко домой, а в тот день как раз у невесты вечеринка была. Сначала Данилушко веселым себя показывал— песни пел, плясал, а потом и затуманился. Невеста даже испугалась: 

— Что с тобой? Ровно на похоронах ты! 

А он и говорит: 

— Голову разломило. В глазах черное с зеленым да красным. Света не вижу. 

На этом вечеринка и кончилась. По обряду невеста с подружками провожать жениха пошла. А много ли дороги, коли через дом либо через два жили. Вот Катенька и говорит: 

— Пойдемте, девушки, кругом. По нашей улице до конца дойдем, а по Еланской воротимся. 

Про себя думает: "Пообдует Данилушку ветром,— не лучше ли ему станет". 

А подружкам что... Рады-радехоньки. 

— И то,— кричат,— проводить надо. Шибко он близко живет — провожальную песню ему по-доброму вовсе не певали. 

Ночь-то тихая была, и снежок падал. Самое для раз-гулки время. Вот они и пошли. Жених с невестой попереду, а подружки невестины с холостяжником, который на вечеринке был, поотстали маленько. Завели девки эту песню провожальную. А она протяжно да жалобно поется, чисто по покойнику. Катенька видит — вовсе ни к чему это: "И без того Данилушко у меня невеселый, а они еще такое причитанье петь придумали". 

Старается отвести Данилушку на другие думки. Он разговорился было, да только скоро опять запечалился. Подружки Катенькины тем временем провожальную кончили, за веселые принялись. Смех у них да беготня, а Данилушко идет, голову повесил. Сколь Катенька ни старается, не может развеселить. Так и до дому дошли. Подружки с холостяжником стали расходиться — кому куда, а Данилушко уж без обряду невесту свою проводил и домой пошел. 

Прокопьич давно спал. Данилушко потихоньку зажег огонь, выволок свои чаши на середину избы и стоит, оглядывает их. В это время Прокопьича кашлем бить стало. Так и надрывается. Он, вишь, к тем годам вовсе нездоровый стал. Кашлем-то этим Данилушку, как ножом по сердцу, резнуло. Всю прежнюю жизнь припомнил. Крепко жаль ему старика стало. А Прокопьич прокашлялся, спрашивает: 

— Ты что это с чашами-то? 

— Да вот гляжу, не пора ли сдавать? 

- Давно,— говорит,— пора. Зря только место занимают. Лучше все равно не сделаешь. 

Ну, поговорили еще маленько, потом Прокопьич опять уснул. И Данилушко лег, только сна ему и нет. Поворочался-поворочался, опять поднялся, зажег огонь, поглядел на чаши, подошел к Прокопьичу. Постоял тут над стариком-то, повздыхал... 

Потом взял балодку да как ахнет по дурман-цветку,— только схрупало. А ту чашу,— по барскому-то чертежу,— не пошевелил! Плюнул только в середку и выбежал. Так с той поры Данилушку и найти не могли. 

Кто говорил, что он ума решился, в лесу загинул, а кто опять сказывал—Хозяйка взяла его в горные мастера. 

На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет.